Рассказ «Господин из Сан-Франциско» был написан Иваном Алексеевичем Буниным в 1915 г. Через 18 лет, в ноябре 1933 года, за книги «Господин из Сан-Франциско» и «Жизнь Арсеньева» Бунин, категорически не принявший революцию и уехавший из России, будет награжден Нобелевской премией. В своей благодарственной речи писатель скажет: «В мире должны существовать области полнейшей независимости. Несомненно, вокруг этого стола находятся представители всяческих мнений, всяческих философских и религиозных верований. Но есть нечто незыблемое, всех нас объединяющее: свобода мысли и совести, то, чему мы обязаны цивилизацией. Для писателя эта свобода необходима особенно, — она для него догмат, аксиома».
Действие рассказа «Господин из Сан-Франциско» происходит на большом пассажирском корабле под названием «Атлантида», плывущем из Америки в Европу. Безымянный господин из города Сан-Франциско, который до 58 лет «не жил, а лишь существовал», завоевывая материальное благополучие и положение в обществе, отправляется с женой и дочерью в длительное путешествие по миру, чтобы получить все удовольствия, которые можно купить за деньги. Но, так и не осуществив свои мечты, внезапно умирает на острове Капри. «Атлантида» в представлении Бунина — модель существующего общества, где трюм и верхняя палуба живут абсолютно разной жизнью. Пассажиры «вверху» беззаботны, они едят и пьют. Они забывают о Боге, о смерти, о покаянии и веселятся под музыку, звучащую в «какой-то сладостно-бесстыдной печали», обманывают себя лживой любовью и за всем этим не видят истинного смысла жизни. А в это время внизу кочегары работают у адских печей…
Текст читает народный артист СССР Михаил Астангов.
Известный искусствовед И.П. Уварова так писала о нем: «Господин из Сан-Франциско — лучшее из того, что записал Астангов. Астангов, вступивший в прозу Бунина, стал равноправен ему, как законный соавтор. Он читает его так, будто сам написал. Он постиг сложный и скрытый механизм бунинского рассказа. Голос Астангова обладал неким особым свойством, открывающим его с новой стороны. Лучше всего артисту давалась «зримость». Голосом он располагал в пространстве форму вещи, о которой говорил. Голос был подобен рукам, лепящим глину. Из эластичной и плотной массы звуков, богато модулированной, гибкой, послушной ему, выступало вдруг лицо господина из Сан-Франциско, с холодным глазом, зорким и невидящим, и равнодушно безгубым ртом; хрустальный фужер, задумчиво, как прозрачный аист, стоящий на тончайшей сверкающей ноге, и серая гранитная глыба, забитая в глухую стену, отделяющую воду от набережной…»
